Захар Прилепин. "Обитель". Литературные пристрастия

Три дня с прилепинской «Обителью». Взахлеб. Запоем. Еще день на осознание прочитанного, болеешь книгой тяжело, прислушиваешься к своим ощущениям, перечитываешь эпизоды снова и снова. И еще день, чтобы отпустило.  Признаться, я с опаской бралась за новый роман Захара Прилепина, до этого читала у него «Черную обезьяну» и осталась равнодушна.

Провалилась в роман уже на первых страницах. И по кругам соловецкого ада 20-х годов вместе с главным героем, заключенным, бывшим московским поэтом Артемом Горяиновым в самую бездну ада, где на коленях грешный люд, нелюдь? мертвые души?

«...стояли священники, крестьяне, конокрады, проститутки, Митя Щелкачов, донские казаки, яицкие казаки, терские казаки, Кучерава, муллы, рыбаки, Граков, карманники, нэпманы, мастеровые, Френкель, домушники, взломщики, Ксива, раввины, поморы, дворяне, актёры, поэт Афанасьев, художник Браз, скупщики краденого, купцы, фабриканты, Жабра, анархисты, баптисты, контрабандисты, канцеляристы, Моисей Соломонович, содержатели притонов, осколки царской фамилии, пастухи, огородники, возчики, конники, пекари, проштрафившиеся чекисты, чеченцы, чудь, Шафербеков, Виоляр и его грузинская княжна, доктор Али, медсёстры, музыканты, грузчики, трудники, кустари, ксендзы, беспризорники, все».

«Оставь надежду всяк сюда входящий». «Здесь власть соловецкая, а не советская»

И чем не озеро Коцит – леденящая секирка, где штабелями заключенные, нагие, забытые богом грешники, и ненавистный звон колокольчика, сводящий с ума, выхватывающий по одному на погибель.

Каким-то очень точным кажется и название этому всему «обитель». Подержи на языке, и к сакральному  «обитель-монастырь», примешается заточение «обитель-тюрьма» , где не живут,  обитают в страхе, прячутся «Не показывай душу. Не показывай характер. Не пытайся быть сильным - лучше будь незаметным. Не груби. Таись. Терпи. Не жалуйся...»

Модель соловецкого ада, чем-то напоминает и платоновский «Котлован», который уходит вглубь, а дальше никакого строительства ввысь и не будет. Утопична идея создания лагеря для перевоспитания.

Проза жесткая, мужская. Физиологична? Не без этого. Вечный диалог со смертью.

«Потом будут говорить, что здесь был ад. А здесь была жизнь»

Да уродливая, да на грани выживания и инстинктов. Где каждого «как редиску за хвост могут выдернуть».

Некоторые эпизоды читать без содрогания невозможно. И хоть многое остается за кадром. Достаточно емких деталей, чтобы ужас накрывал. Неотмытое пятно крови на сапоге, муха на открытом глазу у удавленника, банка, больше не прикрывавшая чресел двенадцатилетнего беспризорника и над всем крики жирных соловецких чаек.

Бритвенный стальной язык. Но и чертовски красивый.

Будь-то словесная вязь из уст владычки Иоанна:

- С батюшкой не нужно искать особых слов. Которые на сердце лежат – самые верхние, – их и бери. Особые слова – часто от лукавого.
– А как же стихи? Стихи – это всегда особые слова.
– Думаешь, милый? А я думаю, что лучшие стихи – это как раз с верха сердца взятые. А вот когда особые слова выбираются, то и стихи напрасные…»

Или словесные узоры поэта Афанасьева:

-Тём, я знаешь что заметил? В Москве солнце заходит – как остывший самовар унесли. В Питере, – и Афанасьев махнул рукой куда-то в сторону, – как петровский пятак за рукав спрятали. В Одессе, – здесь рука взлетела уже в другую сторону, – как зайца на барабане прокатили... В Астрахани – закат такой, словно красную рыбу жарят. В Архангельске – как мороженой рыбой угощали, да мимо пронесли. В Рязани – как муравьями поеденная колода. В Риге – будто таблетку под язык положили. И только тут – как бритвой, – Афанасьев быстро чиркнул указательным пальцем возле шеи, по горлу...

Странная правда у обитателей «Обители» у каждого своя. На дне всегда горькая. Будь то утешительная или революционная и как правило нагая. И эта нагота всегда выпирает. «Бог здесь голый. Я не хочу на голого бога смотреть». Из-за наготы я убил своего отца, - признается самому себе Артем. И его тошнит от осознания. В сцене всеобщего покаяния, безусловно самой запоминающейся в романе, Артем, признавая грехи, не раскаивается, а с каким-то остервенением исполосует лик святого, найденного им же за известкой, отрекаясь от веры.

И такая же странная любовь, «глупая». В отместку страшному существованию. На поверку вовсе не любовь, а помутнение, неудавшийся побег от бытия. «Всё его чувство к Гале повыдуло на морских ветрах». «Никакой любви у него к этой глупой женщине не было. И у неё к нему».

Вот и остается верить вместе с автором, что несмотря на то, что «человек тёмен и страшен… мир человечен и тёпел».

Роман у Захара Прилепина получился сильный. Сильный по художественным меркам. Сильный и от того, что закодирован. И если это всего лишь мои догадки, только мои домыслы как читателя, правда в том,  что роман не оставляет равнодушным. А значит это писательская удача.